И снова ебаное утро. Патрик просыпается от гадкого ощущения щекотливого покалывания на щеке. Он с трудом открывает слипшиеся глаза, протирает рукой потрескавшиеся губы, стирает со щеки крошку засохшей слюны и поворачивается, чувствуя, как от резкого движения кружится голова. Перед глазами он видит что-то черное и шерстяное – он понимает, что это Кот. И понимает, что в данный момент он смотрит на его мохнатые яйца.
– Сраный ублюдок! Съеби отсюда! – одним движением он смахивает Кота, который, кажется, собирался присесть Остину на лицо. Спрыгнув с кровати, ориентал сел прямо на пол и начал увлеченно намывать свои бубенцы, будто бы ничего не произошло. Но Патрик знал, что Кот, пусть он это и не показывал, затаил на него обиду, и, вернувшись после тренировки, он, наверное, обнаружит одни из своих кроссовок обоссанными. Но сейчас его это не волновало. Сейчас его волновал лишь утренний стояк. Взяв пачку салфеток с прикроватной тумбы, он направился в туалет, кое-как натянув поверх трусов мешковатые штаны.
    Направляясь к пункту назначения, Остин вспомнил, что сегодня тренируется в одиночестве – вчера вся команда праздновала победу в каком-то там турнире, название которого Патрик и не пытался запомнить. Они все ужрались как свиньи, МакЛагген танцевал на столе с какой-то самкой, а потом, как обычно, завалил ее на том же столе – было весело наблюдать за лицами остальных его фанаток, которые, обделенные вниманием до боли в паху смазливого капитана слизеринской команды, довольствовались остальными ее членами. Точнее, членами этих самых членов. Остину бы тоже перепало, но он не был пьян и, так сказать, не поймал волну, поэтому ушел рано и предпочел траху утреннюю тренировку. Правда, его член явно был с этим не согласен, поэтому утром – что уже давно не было сюрпризом – взбунтовался.
    – Я же не пил. Так какого хуя у меня так трещит голова?!
    Видимо перегар от товарищей по команде передался и Остину: вчера ночью в помещении было сильно накурено, пролито больше, чем выпито, поэтому не удивительно, что утром ему пришлось вытирать засохшую на щеке слюну и терпеть блядскую головную боль. Он уже пожалел о том, что вчера никого не трахнул.

    Патрик приближался к полю, заметно преобразившись после эмоциональной разрядки в туалете. В одной руке – бита, в другой – ящик с мячами. А в голове легко и пусто, будто бы кончила голова, а не член. Самки ведь говорят, что мужики думают хуями и, кажется, именно сейчас Патрик с ними согласен.
    На поле было пустынно и светло – солнце неумолимо поднималось к зениту и слепило глаза. Обделенный любовью к неодушевленным предметам, Остин бросил ящик на траву, ногой открыв защелку. Кажется, кто-то особо одаренный забыл зафиксировать один из бладжеров, о чем Патрик догадался, когда мяч со свистом взлетел в небеса. Не до конца оправившись от легкой слабины в мышцах после дрочки, Остин отшатнулся в сторону, попятился, запрокинув голову назад, а потом упал на спину, выпустив биту из рук.
– Бля.
    Кажется, он сильно ударился затылком о землю. И, кажется, там будет кровь. Или уже есть. Об этом говорила ноющая боль, пронзившая затылок и шею, а еще куча мелких мерцающих песчинок перед глазами и звон в ушах. Далее к звону в ушах прибавилось характерное посвистывание и позвякивание, от которого у Остина вдруг резко свело живот. Он моментально нащупал чуть поодаль от своей головы биту, схватил ее и, быстро приняв сидячее положение, с силой долбанул по приближающемуся бладжеру-убийце, кинув ему вдогонку «получай, сука» и, кажется, потянув какую-то из мышц спины. Попытка встать затем не увенчалась успехом, и Патрик знал, что, если он не встанет, мяч вернется и отмудохает его до неузнаваемости. Поэтому встать нужно было. И как можно скорее.